В школьные годы я часто болел гайморитом. Не то чтобы я был болезненным ребёнком, но ленивым,- безусловно. Обострения у меня обычно случались в конце весны – начале лета, именно в период школьных экзаменов, от которых меня освобождали из-за госпитализации. Откуда, вы спросите, бралась госпитализация? От моего отца,- начальника глазного отделения в военном госпитале и его друга,- начальника ЛОР-отделения, находящегося этажом выше. Оба были явными сторонниками оперативных методов лечения большинства заболеваний, включая насморк. Я был сторонником отказа от сдачи выпускных экзаменов в обмен на роль больного мальчика, которого могут спасти только проколы гайморовой пазухи и мы все трое отлично ладили. Меня помещали в палату к какому-нибудь приятному офицеру, который был рад удружить местному начальству, а когда он понимал, что в моём лице приобрёл неназойливого, нехрапящего соседа, который ко всему ещё с широко открытыми глазами умел слушать любые байки, выписать его из отделения раньше меня, врачам удавалось редко.

И вот в один из моих заездов на отдых, меня поселили с каким-то старшим чином, прошедшим войну. Речь идёт о середине шестидесятых годов, когда фронтовики были на самом пике своего жизненного пути. Мой сосед прошёл всю войну и мог часами рассказывать о ней. Мне же запомнилась всего одна история, да и то с несколько затуманенными подробностями за давностью лет. Попробую изложить её от первого лица по памяти.

Война катилась к своему долгожданному завершению, наши войска, освобождая от немцев захваченные страны, с боями рвались к Берлину. Фашисты отступая, минировали дороги, взрывали мосты, наносили удары с воздуха остатками своей авиации. Был взорван и мост на пути следования нашего полка у какой-то реки в Польше. Сапёры успели навести понтонную переправу и мы стояли в ожидании своей очереди перебраться по ней на другой берег. По всем правилам военного времени её прикрывали от воздушных налётов зенитные орудия, установленные на обоих берегах, ведь понтонный мост важный и весьма уязвимый объект для вражеской авиации.
Наш полк уже подошёл вплотную к переправе,- перед нами был какой-то небольшой взвод, возглавляемый старлеем, когда наблюдатели заметили три мессершмита, летящие к переправе с явно недружественными намерениями. Зенитки дружно открыли заградительный огонь, мы бросились врассыпную или как было принято говорить,- рассредоточились, колонна на мосту ускорила своё движение, кто-то прыгал в воду и отплывал подальше от очевидной цели. Зенитки отгоняли мессеров от точного захода на цель, не причиняя впрочем, им особого вреда, мессеры делали круг за кругом, и так продолжалось некоторое время, пока старлей, который был в очереди перед нами, с каким-то молоденьким солдатиком не подошли к зенитке, возле которой я лежал.
-сержант, - обратился он к стрелку,- приказываю уступить место моему солдату!
   Сержант, разгорячённый боем, некоторое время разглядывал его изумлёнными глазами, потом, вспомнив о воинской дисциплине, уступил своё место и стал рядом. Солдатик быстро вскочил в седушку стрелка и привычными движениями стал управлять наведением орудия. Не прошло и минуты, как он сбил первый вражеский самолёт. А надо сказать, что такое хоть иногда и встречается, но, как правило, всем вражеским самолётам обычно удаётся уйти целыми и не особо повреждёнными,- задача зенитчиков считается выполненной, если уцелела переправа и не погибло особо много народа на ней. Так что сбитый самолёт – большая удача для стрелка.
   При потере одной машины из трёх, авиация обычно уходит от цели или начинает вести себя более осторожно, продолжая свои атаки, что тоже неплохо. Но бывает и по-другому,- уцелевшие, желая отомстить за потерю, впадают в раж и стараются уничтожить цель любой ценой. Так вышло и в тот раз. Вероятность быть уничтоженной для переправы резко возросла. Но и для оставшихся самолётов вероятность быть сбитыми так же возросла, чем не преминул воспользоваться наш стрелок,- после очередного захода на цель остался всего один самолёт. Поднявшись повыше и не сильно рискуя, он решил сделать ещё один заход на мост, который, на удивление всех свидетелей этого налёта, оказался для него фатальным. Каким-то непостижимым образом, наш стрелок достал его в совершенно безопасном месте и положении фюзеляжа по меркам противовоздушной обороны Второй мировой войны. Обалдевшие войска возвращались в очередь к переправе, не менее обалдевшие сапёры, успевшие поставить крест на своей переправе, принялись ликвидировать мелкие повреждения в понтонах, а к нам, невесть откуда взявшись, на трофейном джипе лихо подкатил капитан, ответственный за переправу.
-товарищ рядовой! Приказываю вам остаться в моём распоряжении и прикрывать переправу до прохода всех войск! – обратился он к нашему стрелку, решив таким образом решить почти все свои проблемы.
-прошу прощения, товарищ капитан, но это никак не возможно! – выступил вперёд старлей, на одно звание уступавший авторитету капитана.
-в чём дело, старший лейтенант? – недовольно повернулся к нему капитан,- вы оспариваете приказ старшего начальника?
-никак нет, товарищ капитан! – хитро блеснул глазами капитан,- это делаете вы!
-я!? Да как вы смеете, да я вас сейчас… - рука капитана медленно потянулась к кобуре,- жестокое время, жестокие нравы,- слишком много свидетелей было у этого разговора.
    Старлей, надо отдать ему должное, соображал быстро. Он вытянулся в струнку, округлил глаза и приложив руку к козырьку отрапортовал – разрешите доложить, товарищ капитан! Выполняю приказ командующего армии по сопровождению этого солдата в штаб армии для прикрытии его от налётов с воздуха!
    Капитан недовольно хмыкнул, с сожалением посмотрел на солдатика, - ну что ж, выполняйте приказ командующего армией, товарищ старший лейтенант – произнёс он, – хоть с этим налётом повезло…

Как это часто бывает на войне, все довольно быстро познакомились и разговорились. Оказалось что этот солдатик, совсем ещё молоденький парнишка, охотник-сибиряк. Почти всю войну обивал порог военкомата, доказывал что хорошо стреляет, но по молодости лет, всегда получавший отказ. И вот, почти в самом конце войны, достигнув призывного возраста, получил шанс послужить Родине. А охотник, надо сказать, он был знатный,- с дистанции в сто метров из мелкокалиберной винтовки попадал белке в глаз. Немного попрактиковавшись, быстро освоил стрельбу из зенитных орудий, чему мы все только что стали свидетелями. Это была не случайность,- он так стреляет всегда. Но вот есть у него одна особенность, если налёт ведут более пяти самолётов,- не попадёт ни в один. Проверено многократно. В этих случаях его к орудию и близко не подпускают, берегут на другие случаи.

Сапёры закончили ремонт, на войне вообще всё быстро делалось, мы перешли на другой берег и простились со старлеем и его взводом.

Вот собственно и весь рассказ фронтовика. Не знаю, почему именно его я запомнил из всех историй. Может быть потому что у каждого из нас тоже есть свой предел выполнимого в делах? Свои «5 самолётов», которые мы ещё в состоянии сбить? Только в отличие от этого солдатика, точно знающего свою норму, мы порой взваливаем на себя намного больше своих возможностей. Вот и атакуют нас постоянно множество несделанных дел, невыполненных обязательств, неосуществлённых замыслов…